Израильские военные обстреляли школу ООН в Джабалие. Израильтяне заявили, что по ним велся огонь с территории, прилегающей к школе. Представитель UNRWA Крис Ганнис заявил, что он «на 99,99% уверен», что из школы никто не стрелял. Заявление израильтян, по крайней мере, правдоподобно: террористы ХАМАС не просто пользуются собственными женщинами и детьми в качестве «живого щита». Они не воюют иначе. Другое дело Крис Ганнис. Как он мог за пару часов на «99,99%» удостовериться, что из школы не стреляли? Опросил воюющую толпу? Да, конечно.
А если бы он спросил у немцев в 1941 году о существовании концлагерей, то ему бы, конечно, ответили, что никаких концлагерей нет. Представьте себе: террористы захватывают школу в Беслане. «Альфа» начинает штурм школы. И тут защитники прав человека поднимают крик: как можно, там же дети! С болью в глазах террористы рассказывают CNN, что у них кончились лекарства для детей и что в школе разразилась гуманитарная катастрофа. Какая разница между Бесланом и ХАМАС? Только та, что нелюди в Беслане захватили в заложники чужих детей, а ХАМАС держит в заложниках своих собственных.
ХАМАС является уникальным государственным образованием – режимом стационарного терроризма. Даже самое завалящее государство выполняет некие сложные функции: оно заботится о своих гражданах, защищает их жизнь. Не то режим стационарного терроризма: для него чем хуже живут его граждане, тем лучше для правящей вооруженной элиты.
Такие режимы не существуют без внешней поддержки: Южная Осетия не существует без России; ХАМАС – без Ирана. В таких режимах у граждан нет работы – и это отлично. У них должна быть единственная работа – стрелять из «кассамов» по евреям или сидеть в окопах и стрелять из автоматов по грузинам. У граждан нет денег, и это хорошо. Единственными деньгами должны быть деньги от такого вида деятельности, которую контролирует режим. Например, доставка оружия и наркотиков через контрабандные тоннели, за право рыть которые платят по $10 тыс. лидерам ХАМАС. Основа такого режима – стрельба по соседям, которых сами стационарные террористы неизменно именуют «агрессорами» или «оккупантами». Если сосед не сопротивляется, стрельба растет. Если сосед дает отпор – это еще лучше! Каждую жертву назовут мирным жителем. Это счастье для стационарного терроризма, когда убивают его граждан.
Если обычно государство стремится снизить уровень неконтролируемого насилия, то в режимах стационарного терроризма этот уровень, наоборот, резко растет. Вооруженные отряды «борцов против геноцида» на самом деле не столько борются против задекларированного врага (они чаще предпочитают безопасный и издалека обстрел Сдерота из «кассамов» или грузинских сел из САУ), сколько унижают, уничтожают и порабощают собственных граждан. Пьяные перестрелки и вооруженный рэкет – норма для власти в подобных режимах.
Чью точку зрения отражают защитники прав человека, требуя прекратить огонь в Газе? Ответ: взгляды международной бюрократии, которую не интересует реальное разрешение конфликта. Ее интересует сохранение статус-кво. Ситуации, при которой террористы продолжат держать в заложниках собственный народ, а многочисленные Крисы Ганнисы – осваивать международные деньги на «помощь» страдающему народу.
В последнее время понятие «защита прав человека» все больше становится противоположным понятию «справедливость». «Справедливость» – это когда вор сидит в тюрьме, а террорист лежит убитый. «Права человека» сейчас – это защита любого, кто обращается за защитой, хотя бы он сам являлся вором, убийцей или террористом. Концепция «прав человека» была необходима для борьбы с тоталитарными режимами, в которых не было ни закона, ни справедливости. Похоже, что после конца тоталитарных режимов исчерпала себя и она. Ибо кого бы ни защищали в последнее время «защитники прав человека» – ХАМАС или террористов, сидящих в Гуантанамо, – они неизменно выбирают для защиты таких мерзавцев, которые сами права человека ни в грош не ставят.
Юлия Латынина