Нынешний ажиотаж вокруг Православной Церкви, с одной стороны, привлекает к ней много внимания, с другой – оставляет в тени вопросы, требующие не менее оживленного обсуждения. Есть люди, которые болезненно не любят Русскую Православную Церковь. Это носит характер фобии. Полное отрицание всего вообще. Скажешь: «Ну, а вот ведь сколько людей в храмах». Ответ будет: «Все притворяются, лицемеры». Ну и, «каждое лыко в с строку». И с государством сливается, и попы обогащаются и т.д. и т.п.

Под этим, как правило, лежит высокий моральный запрос. Человеку весь мир кажется аморальным, лежащим во зле, а применительно к Церкви он ждал бы, что она будет носителем абсолютной моральной чистоты. А этого он не видит. Причем не видит настолько, что даже если апеллировать к простому. Спросишь: ну, согласитесь, везде есть хорошие и плохие люди, есть же они и в Церкви? Ответ будет, скорее всего, таким: да нет там хороших людей, туда хороший человек вообще не пойдет.

Но – это фобия. А есть идейные противники. Сегодня их в России две большие группы. Во-первых, последовательные марксисты. Достаточно, заглянуть в блог Дарьи Митиной, в прошлом депутата Госдумы от КПРФ, а сейчас активистки «Левого фронта», и вы увидите, что есть еще настоящие бойцы. Она беспощадно клеймит Зюганова за «шашни с боженькой». Настоящему левому положено быть атеистом, потому что религия – это, как ни крути, а «опиум», репрессивная инстанция. Молодые марксисты уличают КПРФ в том, что это уже «национал-патриотическая партия», а вовсе не левая. Ну, а национал-патриотизм – это, конечно, дружба с Церковью.

Вторая группа – ученые-атеисты. Это ученые-естественники, которые, как и Лаплас, «не нуждаются в гипотезе в существовании Бога». Таких немало. Они, как правило, занимаются своими делами и не влезают в дела Церкви вообще, но активно сопротивляются только в вопросах образования – против ОПК и против теологии как науки. Но есть и более сложные фигуры, как, например, профессор МГУ, философ Валерий Кувакин, который возглавляет атеистическое движение и журнал «Здравый смысл». В одной из радиопередач он дал понять, что атеизм – это поиск, проблема. Это – «стояние на ветру». Он как бы восклицает: убедите меня! Я готов убеждаться. Но вот пока, правда, ничего убедительного нет. Он много читал – и Бердяева, и Булгакова, и Фому Аквинского, и Павла Флоренского. Но – не убедился…

Религия парадокса

Сколько в России православных? Никто не знает точно. Но очень много. Вероятно, не менее 80 миллионов человек крещены в Русской Православной Церкви Московского Патриархата. Совершенно бесперспективны попытки некоторых социологов установить, кто из них верит «правильно», «как надо». Если пытаться точно установить – как надо в полном объеме – то получится, что только человек окончивший Духовную Академию годится в верующие. Но поскольку человек, открывший сердце Богу, находится «всегда в пути» и дух божий почиет, там, где хочет, то религиозная жизнь наполнена, как ей и положено, разнообразными парадоксами.

Например, Диомид окончил Академию и даже епископ, а вот на тебе – взял и проклял покойного Патриарха Алексия и объявил его место вакантным. Или живет себе какой-нибудь тихий бомж под лестницей, а это, может быть, Алексий – человек Божий. И быть ему впоследствии почитаемым до конца времен святым. Иногда ищущий ум впадает в растерянность: да вот же они там верят, будучи такими разными? И как так происходит, что и разбойник, сидящий в тюрьме, верит. И медсестра в полевом госпитале. И хирург, который каждый день видит смерть под ножом. И десантник, обязанный стрелять на поражение, не задумываясь… Как так получается, что на воскресной службе стоят молятся и пацифист, и офицер, и ярый националист, и космополит…

Здесь нет смысла рассказывать об основах веры. Ясно только, что православие является чем-то настолько универсальным, что способно вместить самый разнообразный человеческий опыт. Но оно дает и возможность человеку понять свой жизненный опыт с такой силой откровенности и цельности, что с этим мало, что может сравниться. То, во что верят христиане, остается столь же непонятным, загадочным и иррациональным, как две тысячи лет назад. Святые, подвижники веры, богословы, духовные писатели, – все они оставили после себя тысячи томов. Эти слова, безусловно, помогают верующему ориентироваться в мире, но все равно каждый сам стоит один на один с Откровением, примеривая себя, свой жизненный путь, свое будущее к тому, что сказано в Евангелии.

Есть известное высказывание: «В окопах нет атеистов». С точки зрения марксиста, оно означает то, что страх рождает веру. Это, конечно, не так. Потому что в окопах верят и бесстрашные. Смысл этой фразы заключен в том, что в условиях риска и испытаний, человек острее осознает ограниченность рационального. За пределами рационального понимания остается огромный океан чего-то иного. Но и без всякой войны, для христианина жизнь полна бесконечного внутреннего спора. Парадокс заключен в том, что уверовавший человек, еще более остро и проблемно воспринимает мир, чем безбожник. Русские это хорошо знают, потому что об этом писали Достоевский и Лесков. Иными словами, вера – беспокойное дело для человека.

80% душ, живущих в государстве

Еще более беспокойная вещь – столкновение государства и церкви. Школа не избавлена от необходимости прививать патриотизм, и в учебнике есть много примеров символического единодушия священства и князей. Сергий Радонежский благословил Дмитрия Донского, патриарх Гермоген оказался главой нации в отсутствии законного государя и принуждаем поляками к капитуляции, отказался и был умерщвлен. Между тем, в XV-XVIII столетиях борьба между Царством и Священством была такой же драматичной, как и в средневековой Европе. Кончилась эта жесточайшая схватка, как известно, тем, что Петр I отменил патриаршество вообще, обезглавил Церковь, а верхушку епископата подчинил своему приближенному чиновнику. Эта должность обер-прокурора Синода продержалась до 1917 года. А тут для Церкви настали времена еще более тяжкие, чем в синодальный период.

Хотя между двумя революциями удалось провести собор, на котором было восстановлено патриаршество, уже с 1918 года начались массовые расстрелы священников, а затем и вовсе был взят курс на искоренение религии, как предрассудка и анахронизма.

В чем причина? Почему даже Екатерина II, искренне любившая литургию или набожный Николай II ограничивали Церковь, а большевики до Второй мировой войны рассчитывали вообще от нее избавиться? Ответ прост. Церковь – это огромный социальный организм. Церковь, как социальный фактор, присутствует везде, и хотя власть ее – это власть всего лишь над душами, ведь это 80% душ, живущих в государстве. И это делает епископат довольно серьезной политической силой.

И действительно без Церкви долгие столетия была невозможна и законная высшая власть. Церковь короновала, т.е. делала любой захват власти или смену династий – законной. Именно поэтому, кстати, многие монархисты в 1917 году не признали отречения императора Николая II от престола, считая, что он не мог по своей воле так распорядиться помазанием на царство, которое значило в те времена не меньше, чем наследование престола по отцу. Гражданские власти никогда не забывали и о том, что высшие иерархи могут проклясть гражданского военного вождя или царя. И эта анафема могла бы оказаться для него роковой.

И в русской истории есть драматические эпизоды борьбы за власть между государством и церковью. Иван Грозный убил московского митрополита. Патриарх Никон хотел полностью подчинить себе царя Алексея Михайлович, но в результате проиграл и был отправлен в ссылку. Николай II отказался восстановить патриаршество, несмотря на просьбы епископата, который пытался добиться отмены решения Петра I. Ленин хотел полного уничтожения священства как класса, а Сталин – уже в годы войны и после – хотел держать церковь на коротком поводке.

В истории Русской Церкви ХХ века был момент, когда ее существование было под угрозой. Канонически для существования церкви необходимо наличие трех епископов. И дважды в ХХ веке ситуация складывалась так, что оставшиеся в живых епископы, боясь остаться числом меньше трех, начинали рукополагать втайне, в надежде на то, что подпольные епископы когда-нибудь смогут выйти на свет, и церковь будет сохранена.

В растерянности на Бутовском полигоне

Слово «секуляризация» в своем первоначальном смысле означало отъем церковных владений в пользу государства. Дележ церковных денег был во всех странах Европы в разные годы. В России между татарским игом и Петром I это было большой проблемой. Церковь богатела сама собой благодаря дарениям, завещаниям. Умиравший в одиночестве, без близких, всякий человек завещал свое имущество Церкви, дабы она молилась за него до Страшного суда. В результате Церковь накапливала такие колоссальные ресурсы, на которые не мог без зависти смотреть ни один монарх. Да и в самой церкви никогда не утихал спор, нужно ли имущество, спасаются ли монахи в богатых монастырях или их молитва пустая формальность.

Аскетические движения вспыхивали время от времени с требованием оставить все и уйти от мира, уйти в леса, на острова, как можно дальше, чтобы ничто не мешало готовиться ко второму пришествию Иисуса Христа. В этом порыве русские монахи освоили Соловки и Валаам. Эта очистительная аскетическая воля встряхивала Церковь, но никогда не могла одержать окончательной победы. И на это были причины. Христос не велел уходить из мира совсем, а напротив – настаивал на универсальности своей проповеди о спасении, о преображении человека и мира. А это значит, что Церковь должна была оставаться в миру, чтобы продолжать повторять слова апостола: Я пришел, чтобы быть всем среди всех и чтобы спасти немногих.

Есть такая точка зрения, что русская церковь подверглась немыслимым гонениям в ХХ веке, потому что она сильно провинилась в XIX. Якобы в XIX веке церковники, принадлежа «правящему классу», попали вместе с аристократией и буржуазией под топор народного гнева. Конечно, эта "матрица" досталась нам из советских учебников и продолжает еще тихо угасать. Сегодня исследования историков показывают, в XIX столетии большая часть семей священников была крайне бедна, они находились на нижних этажах социальной иерархии. И если у крестьянства имелась какая-то ненависть к помещикам, то к священникам ее не было. Уничтожение священства было целенаправленной программой большевиков, которые ставили себе целью создание «нового человека».

Проект «заново созданного человека», как известно, потерпел поражение. И теперь новым поколениям трудно вместить в сознание, а зачем расстреляли десятки тысяч священников. Мы стоим сегодня в большой растерянности на Бутовском полигоне. Посмотрим, что скажут об этом наши дети, когда станут зрелыми людьми.

Церковь – это мы

Зачем Церковь? Нужна ли она? Можно ли обойтись без нее? А вдруг без нее будет лучше? Такие вопросы сегодня уже мало кто задает. Ответ, кажется, очевидным, а сам вопрос нелепым. Она есть, она неотменима. Собственно говоря, Церковь – это и есть мы. Люди крестят своих детей, отпевают близких, молятся о здравии и за упокой, паломничают. Является ли это просто обрядом, данью семейной традиции? Нет.

За последние двадцать лет миллионы людей, в том числе и совсем молодых вошли в церковную жизнь. Они знают, что Господь незримо вместе с ними на каждой Литургии, причастие связывает каждого из них с ним и между собой. Каждый из них знает, что сердце – это не просто насос с левой стороны груди, а некий орган понимания мира, данный человеку для того, чтобы вместить знание о немыслимом. Ядро христианства сохраняется в Церкви неповрежденным – это универсалистская (для всего мира не исключающая никого и в то же время не дающая никому преференций) проповедь спасения через покаяние, через внутреннее обращение к Богу. Только молитвой и в надежде снискать благодать живет и охватывает мир это особое сознание. Как выяснилось, оно не стало архаичным и в эпоху коллайдера и расшифровки генома. Это сознание смиренное и в то же время остро вопрошающее, ищущее и одновременно уверенное в себе.

Может ли мир обойтись без Церкви? Наверное, может. Но это, скорее всего, будет уже не мир людей.

Воцерковление политики?

Россия по Конституции – светское государство. В православной среде есть много разных людей. Например, монархисты. Всерьез эти люди уповают, что однажды станет возможным Земский собор и избрание нового царя. Или вот, например, писатель Дмитрий Володихин считает, что Церковь должна как можно больше заниматься бизнесом, становиться мощным экономическим субъектом и, в конце концов, явить миру некую иную экономику, которая будет основана на духе любви и справедливости, а не алчности и обмане. Есть русские националисты, которые хотели бы, чтобы РПЦ стала политическим инструментом сегрегации, т.е. была использована в обоснование этнического превосходства славян над другими народами России. Есть люди, по духу близкие к пензенским затворникам. И много-много других.

И всем им – благо они крещены в православии – Церковь напоминает, что они должны взять свои фантазии за скобки, и читать Евангелие, молиться, совершать добрые дела и больше думать о своем собственном грехе. И меньше – об устройстве мира в соответствии с собственными общественными идеалами. «Не надо листовок и демонстраций. Надо молиться».

Существуют такие деятели, как например, ветеран православного общественного движения Валентин Лебедев (редактор журнала «Православная беседа»), которые давно лелеют мечту о возникновении в России христианской партии, примерно, как ХДП-ХДС в Германии. В таком случае, можно было бы говорить о «воцерковлении политики», т.е. о том, что политическая жизнь как бы напитывалась христианским пониманием мира. Но за почти двадцать постсоветских лет такой партии не появилось. Наверное, не случайно. Как бы там ни было, в обозримом будущем Россия будет оставаться светским государством. При этом, как и сегодня, высшие гражданские власти будут рассматривать РПЦ как «уважаемого и самостоятельного партнера». Причем партнера – особого. Важно понимать, что и в правовом смысле – это партнер особый. Государство может запретить партию, распустить профсоюз. Но не может распустить РПЦ.

Но проникновение РПЦ в государство имеет определенные пределы. В России невозможно себе представить, чтобы иерарх РПЦ стал, например, главой государства, как это было, скажем, на Кипре в середине XX века. Государство будет исходить из того, что Конституция защищает права и верующих разных конфессий, и атеистов. Конечно, защита эта всегда носит характер борьбы, напряжения, взаимного давления. По-другому и быть не может. Не только у нас, но и по всему миру религиозные общины в национальных государствах стремятся расширить свои полномочия, свое публичное присутствие. Мусульманские девушки во Франции требует разрешить им носить платки, атеисты требуют убрать католические распятия из школ, голландские интеллектуальные радикалы публикуют карикатуры на Мухаммеда. Католические общественные организации выводят несколько сот тысяч манифестантов против абортов и гомосексуальных браков в Испании и тем не менее испанское правительство принимает законы вопреки воле испанского епископата.

Все это есть и в сегодняшней России: споры об ОПК, о том, могут ли быть священники в армии, шокирующие акции современных художников, желающих «задеть чувства верующих» и вызвать скандал с большим резонансом, ответные действия православной молодежи. Глядя на все эти схватки в России, Европе и Америке, чаще всего думаешь не о том, кто прав, а о том, как страшен фанатизм.

Ведь «либеральный фанатизм» видит в Церкви только духовную репрессивную инстанцию, а сообщество верующих считает душевнобольными людьми. С точки зрения либералов-догматиков, Церковь – это лишь социальная организация, которая стремится к могуществу, навязывает моральные ограничения, уродует сознание, подавляет творчество. Не менее тягостен и религиозный фанатизм. Нет смысла подробно говорить о его удушающей атмосфере, о том, что он не признает никаких проявлений светской культуры, даже ее высоких достижений. Слова о том, что Церковь – это «малое стадо» и что Господь будет судить живых и мертвых тут понимаются как основа для того, чтобы самим судить уже сегодня, а себя самих мыслить какими-то уполномоченными Бога на земле.

Спасет ли Церковь Россию?

Что же будет дальше? После кончины Алексия II многие спрашивают, каким будет курс РПЦ? Ответ таков: ничего нового. Будут строить храмы, рукополагать в священники. РПЦ будет много заниматься богословским образованием. В Центральной и Южной России будут преподавать основы православной культуры в средней школе – там, где против этого нет возражений родителей и учителей. Хотя этот предмет будет называться «духовно-нравственная культура». В некоторых лицеях будут преподавать просто «этику». Примерно, так и поступают в Германии. Родители вправе выбирать, что будут преподавать его ребенку – «этику» или «религию».

В 2008 году спор о том, можно присваивать научные звания за работы в таком предмете, как «теология» завершился победой академических кругов, которые против этого. Но в итоге будет найден компромисс, который и предлагает Министерство образования уже сегодня. Для теологов и ряда других специалистов найдется некий эквивалент статуса "доктор наук", но называться этот статус будет как-то иначе. Будут ли священники в армии? Вряд ли это будет узаконено. Но то, что священники будут там, где этого хочет командир подразделения или в частях в условиях боевых действий – наверняка. Потому что у верующих есть права. Мы же видим американских капелланов в войсках, молитвы солдат и офицеров многих других армиях перед боевым заданием.

«Спасет ли Церковь Россию?» - спросил меня недавно один из друзей. Если отвечать на этот в социальной, бытовой плоскости, то вряд ли. Россию в иной ситуации могут спасти «армия и флот» - ее «единственные союзники», как любят нынче выражаться наши политические деятели. Но приравнивать Церковь к армии и флоту – не нужно. Просто нужно помнить о том, что для тех, кто верит – в последнюю минуту истории – уже не будет ни государства, ни бизнеса, ни наций, ни футбольных команд, ни социальных иерархий, ни Газпрома с Норникелем, а будет только «церковный народ», т.е. Церковь, предстоящая Господу. И в этой перспективе вопрос о спасении стоит для каждой отдельной души. Вопрос о спасении целыми организациями, профкомами или воинскими частями, похоже, в Евангелии не ставился.

Александр Морозов